псиcлужба

Июнь
21
2015

ЗАЧЕМ МНЕ МОЕ ДЕТСТВО?

Автобиографии с педагогико-антропологической точки зрения.

Б. М. Бим-Бад и др.

(отрывок)

Значение детства для автобиографа.

Именно в автобиографиях, ставящих целью самопознание, особую роль начинает играть период детства.

В нем ищут ответы на вопросы: почем у и как я стал именно таким?

что я утратил и что приобрел, став взрослым? Тот ли я сейчас, каким был в детстве? Вспоминая мир детства, его описывают как утраченный рай, а иногда и как ад, избавление от которого наступило (или не наступило) с переходом в следующую возрастную ступень.

Вот перед нами настоящая апология детства, которой начинаются воспоминания Б. П. Вышеславцева. Для него воспоминания традиционного “объективистско-описательного” типа уже “невыразимо скучны”, неинтересны, потому что пишутся “с сознанием превосходства своей взрослой персоны с ее важными делами” над “милым вздором детства”. “Такая персона, — пишет Вышеславцев, — обычно не знает ценности детства”. Сам автор видит его ценность в открытости для бессознательного творческого восприятия мира, для непосредственной поэтичности и фантазии.

“Для взрослого духа, бесконечно раздвинувшего свои границы до пределов биографического, исторического, национального, общечеловеческого и даже космического сознания, маленький узкий мирок детства кажется тесным “тупичком”, в котором нет, собственно, ничего объективно-значительного и о котором мало можно рассказать интересного; и, однако, субъективное значение этого “микрокосмоса” огромно —обратно пропорционально его объективной незначительности и миниатюрности. Не только потому оно огромно, что переживания детства определяют всю нашу судьбу и характер, как маленькие причины определяют большие следствия, не только по своим биографическим последствиям оно заслуживает глубокого внимания, как учит “психоанализ” — нет, и сам по себе микрокосмос детства есть “целый мир, полный бесконечности”, только бесконечность эта совсем другая и осознанная — бесконечность бессознательного, а не бесконечность сознания; бесконечность субъективная, а не объективная; бесконечность интенсивная, а не экстенсивная” [Вышеславцев 1994, 121 —124].

Детство не только определяет будущее человека, но и обладает такими ценностями и возможностями, которые утрачиваются во взрослом состоянии. Подобный подход к ребенку, конечно же, вы рос из семени, посаженного Руссо, и разительно отличается от идеи порочной сущности детского возраста, присущей христианскому средневековью и имеющей продолжительную жизнь: «…дети необразованны, к тому же еще ленивы делать добро и склонны ко злу, поэтому… “нагибай шею их”…». В наше время о самоценности детства точно и емко было сказано H.A. Романовым: «Психический склад человека, его улыбка, отношение к людям в большой мере определяются тем, в каких условиях протекало его детство. В детстве никто из взрослых никогда не говорил мне: “Этого спрашивать нельзя”. Я пишу здесь о детстве потому, что, по моему глубокому убеждению, в психике ребенка есть нечто, что приближает ее к психике ученого-исследователя; вопросы же научного творчества и являются главной темой настоящих воспоминаний…

Я люблю детей за их свежую способность удивляться.

Мы, взрослые, видим куда меньше детей. Столько разных разностей оставляем мы без внимания. Как не правы те, кто с сознанием собственного горделивого тупого превосходства видит в ребенке лишь что-то еще не выросшее, ненастоящее, нечто вроде глупой личинки или куколки будущего взрослого, умного человека. Психика ребенка заключает в себе ценности, которыми мы уже и мысленно не обладаем. С годами что-то чуткое, восприимчивое, как задрожавшая струна, что-то почти гениальное безвозвратно утрачивается, заменяется привычкой к уже надоевшим, неинтересным вещам. А в детстве? В детстве, помните? Каждая новая найденная коробка была новостью и кладом….

Не значит ли это, что истинная задача воспитания некоторых важных сторон человеческой личности состоит не столько в том, чтобы стараться привить ребенку что-то извне из нашего взрослого опыта, сколько в том, чтобы не убить в этом маленьком человечке то, что есть в нем своего особенного, детского? Не является ли поэтому лучшей обязанность тех, кто стремится стать истинным ученым, истинным художником, пронести через всю свою жизнь как бесценные крупицы наивность детства, романтизм юности? И не это ли имел в виду О. Уайлд, когда писал: “В будущем душа человека будет также удивительна, как душа ребенка”?»[Романов1972, 217—218].